Зимой 1886 года на острове Хийумаа родился Роман Унгерн фон Штернберг - одна из самых  в буквальном смысле этого слова загадочных и противоречивых фигур российской истории ХХ века.

Удивительно, но мы не знаем ни точной даты его рождения, ни даже точного места. В разных документах барон писал, что родился то в Австрии, то в Эстляндии, то в конце декабря, то в конце января. Но в этой путанице нет ничего странного. Унгерн с ранней молодости самозабвенно мифологизировал свою биографию. По словам барона, в его жилах смешалась кровь германских крестоносцев, участников крестовых походов средневековья, огнем и мечом насаждавших христианство среди чуди и ливов, основателей Тевтонского ордена, и кровь гуннов Аттилы, что якобы увековечено в самом родовом имени Унгернов. Были в его роду и алхимик, снискавший у боязливых соседей прозвище «брат сатаны», и пираты, грабившие суда в Балтийском море и даже у берегов Индии. А вот информация о том, что его дед был управляющим бумагоделательной фабрики в Эстляндии, а отец - скромным доктором философии Лейпцигского университета, служившим при Министерстве государственных имуществ в Санкт-Петербурге, казалась ему абсолютно неважной.

Учился барон в ревельской гимназии, естественно, плохо и в конце концов был отправлен в Петербург в военное училище. Там он отбросил громоздкое имя, полученное им от отца (Роберт-Николай-Максимилиан) и стал  Романом.

Впервые на Восток "потомок меченосцев" попал в возрасте 17 лет, когда добровольцем ушел на русско-японскую войну. Там, на сопках Маньчжурии, ему не удалось по-настоящему насытить свою страсть к боевым подвигам и в 1913 году он отправился в Монголию. В Кобдо, на западе страны, боровшейся в ту пору за независимость от Китая, барон на свой страх и риск успел поучаствовать в авантюрных деяниях загадочного Дамби-Джамцан-ламы (или просто Джа-ламы), еще одного человека, с головой погруженного в восточную мистику. Многие, в том числе, Юрий Рерих всерьез считали, что этот свирепый воин-ламаист был посвящен в таинства тантрической магии. По официальным русским источникам, он считался астраханским калмыком Амуром Санаевым, однако в Монголии этот человек-загадка объявился как новое перерождение Амурсаны – ойратского князя, который в 1755 году поднял восстание против цинской империи, создал Джунгарское ханство, а после его разгрома бежал в Россию, где и умер от оспы в Тобольске. С тех пор монголы ждали его возвращения с севера – страны мертвых, откуда в мир живых приходят великие герои прошлого. В 1914 году Джа-лама, это слишком непредсказуемое «новое воплощение Амурсаны», перестал устраивать российские власти, заинтересованные в умиротворении Монголии и нормализации отношений с Китаем, где рухнула маньчжурская династия Цин и начались затяжные смуты. Монаха-воина упекли в русскую тюрьму, откуда он вышел только после отречения последнего российского монарха от престола. Монголия затихла в зыбком перемирии, и барону Унгерну теперь там было делать нечего.

1914 год застал барона в Ревеле. С началом Первой мировой войны он вступил в 34-й Донской казачий полк. За время войны пять раз был ранен, но плена избежал.

Осенью 1914 года на подступах к Восточной Пруссии барон Унгерн совершил подвиг, за который был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. 27 декабря 1914 года Дума ордена Святого Георгия 10-й армии «признала достойным награждения орденом Святого Георгия 4-й степени прикомандированного к 34-му Донскому полку сотника барона Романа Унгерн-Штернберга за то, что во время боя 22 сентября 1914 года, находясь у фольварка Подборек в 400—500 шагах от окопов противника, под действительным ружейным и артиллерийским огнем, дал точные и верные сведения о местонахождении неприятеля и его передвижениях, вследствие чего были приняты меры, повлекшие за собой успех последующих действий».

В конце 1914 году барон перешёл в 1-й Нерчинский полк, за время службы в котором был удостоен ордена Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». В сентябре 1915 года барон откомандировывается в конный отряд Особой важности Северного фронта атамана Пунина, задачей которого состояли партизанские действия в тылу противника. За время дальнейшей службы в особом отряде барон Унгерн получил ещё два ордена: Орден Святого Станислава 3-й степени и орден Святого Владимира 4-й степени.

В Нерчинский полк барон Унгерн возвращается в августе 1916 года. В этот период был произведен в подъесаулы, а также и в есаулы — «за боевые отличия». В сентябре 1916 года награждается орденом Святой Анны 3-й степени.

Однако за неповиновение был командиром 1-го Нерчинского полка полковником бароном П. Н. Врангелем из полка удалён и переведён на Кавказский фронт в 3-й Верхнеудинский полк. Там он оказался вновь вместе со своим другом по предыдущему полку Г. М. Семёновым — будущим атаманом казаков Забайкалья — также удалённым бароном Врангелем из 1-го Нерчинского полка за растрату денежного аванса.

После Февральской революции Семёнов направляет военному министру Керенскому план «использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей "естественной" (прирождённой) иррегулярной конницы…», который был одобрен Керенским. В июле 1917 году Семёнов выехал из Петрограда в Забайкалье, куда и прибыл 1 августа с назначением комиссаром Временного правительства на Дальнем Востоке по формированию национальных частей.

Вслед за ним в августе 1917 года в Забайкалье также направляется и его друг — войсковой старшина барон Унгерн, где они вместе фактически приступают к подготовке к предстоящей гражданской войне с большевиками.

Любителям альтернативной истории было бы интересно порассуждать о том, что бы было, если бы барон Врангель не отправил нашего героя с Северного фронта. Возможно, он возглавил бы Прибалтийский фрайкор вместо никудышного стратега и командира Авалова (как-никак, потомок тевтонских рыцарей), возможно, оказался бы у Юденича... Однако во всех случаях можно предположить, что история двадцатых несколько бы отличалась от той, которую мы знаем.

Однако Унгерн оказывается на Дальнем Востоке. После начала формирования в Маньчжурии Семёновым Особого маньчжурского отряда он назначается комендантом станции Хайлар с заданием привести в порядок разложенные большевистской агитацией находящиеся там пехотные части.

9 декабря 1918 года барон Унгерн был назначен командующим Туземным конным корпусом (позднее преобразованным в Азиатскую дивизию). Унгерн фактически является полновластным властителем Даурии и прилегающего к ней участка Забайкальской железной дороги. Во время похода в отсутствие Унгерна его замещал подполковник Л. Сипайлов, а порядок поддерживал небольшой контингент казаков и японцев.

На общий исход Гражданской войны силы Семёнова и Унгерна фактически не влияли никак. В течение 1919 года барон Унгерн имел в своем распоряжении не более 2 тыс. бойцов, многие из которых не имели даже навыков обращения с огнестрельным оружием; лишь к середине 1920 года войска барона были более или менее организованы и получили способность к самостоятельным действиям. В ноябре 1919 года войска красных приблизились к Забайкалью. В начале 1920 года в Иркутске происходит восстание, город захватывается эсеро-меньшевистским Политцентром; гибнет адмирал Колчак. В марте 1920 года красные взяли Верхнеудинск, а семёновцы отступили к Чите.

В августе 1920 года Азиатская дивизия барона Унгерна покинула Даурию с целью нанесения внезапного удара в тыл наступающим красным, однако в итоге ушла в Монголию для штурма Урги — столицы Внешней Монголии (ныне — город Улан-Батор), занятой китайскими республиканскими войсками. Существует версия, что дивизия Унгерна в этом движении должна была стать авангардом, вслед за которым по плану позднее должен был последовать и сам Семёнов.

Унгерна и его дивизию в Урге с надеждой ждали многие: для монголов он был провозвестником возрождения независимости, русским же колонистам он нёс освобождение от «китайского ига».

Первый штурм был рассчитан исключительно на внезапность и психологическую неподготовленность китайцев к войне с русскими. Операция по взятию Урги началась 26 октября 1920 года и окончилась неудачей — среди китайцев нашлось несколько решительных военачальников, сумевших удержать части от бегства, после чего проявилось китайское преимущество в огневой мощи… Бои длились до 7 ноября, причём во время второго штурма унгерновцы были очень близки к успеху, но положение китайцев спасла храбрость одного из их офицеров, сумевшего увлечь отступавших китайцев в контратаку. Унгерн потерял около ста человек убитыми и был вынужден отступить к реке Керулен, где барон суровыми мерами принялся восстанавливать пошатнувшуюся после поражения дисциплину.

В декабре 1920 года Унгерн вновь подошёл к Урге, пополнив свои силы сотней тибетцев под командованием хорунжего Тубанова. На этот раз барон, наконец, прислушался к советам других старших начальников Азиатской дивизии, в том числе прибывшего от Семёнова опытного кадрового офицера полковника Ивановского, и план третьего штурма впервые разрабатывали единственным в истории отряда совещанием командиров отдельных частей.

Войска Унгерна пополнились присоединившимися к нему монгольскими и бурятскими отрядами, и когда в январе 1921 года были разбиты два китайских полка на подступах к Урге, это открыло барону путь к вожделенной столице.  В это время в руках у китайцев на положении заложника находился духовный и светский правитель Внешней Монголии — Богдо-гэгэн. Унгерн, вдохновлённый на дерзкий шаг монгольскими князьями, желавшими восстановить монархию в стране и положить конец усобицам, направил на спасение арестованного отряд особого назначения, который и выкрал пленника из города, занятого десятитысячным войском противника. Эта виртуозная спецоперация окончательно убедила командование китайского гарнизона в колоссальной силе «русских белых», мстивших, как казалось, за вероломное вторжение китайцев в Ургу год назад. После этого Азиатской дивизией был осуществлён штурм, закончившийся взятием Урги 3 февраля 1921 года.

Урга встретила Азиатскую дивизию и Унгерна как освободителей. Однако сначала город был отдан на разграбление войскам, после чего барон жестко пресёк в городе на корню все грабежи и насилия китайцев над монголами. Барон принял участие в торжественной коронации Богдо-гэгэна в феврале 1921 года. За заслуги перед правителем Унгерн был пожалован титулом «цин-вана» (сиятельный князь) и хана (обычно доступный только чингизидам по крови) со словами «Возродивший государство великий батор, командующий». Многие подчинённые барона получили посты монгольских чиновников.

Унгерн начал обустройство города и местной монгольской власти (премьером марионеточного правительства был назначен «революционер со стажем» Дамдинбазар) и проявил себя как жестокий деспотичный властитель, начав своё правление с резни, направленной против китайского и еврейского населения монгольской столицы, а также лиц, заподозренных в «левых» настроениях. Несмотря на это, барон осуществил ряд прогрессивных мер: открыл военную школу в Урге, укрепил монгольскую экономику (открыл Национальный банк), улучшил здравоохранение.

Комендантом Урги стал начальник контрразведки Азиатской дивизии подполковник Леонид Сипайлов, сосредоточивший в своих руках всю полноту гражданской власти в городе. Этот человек, отличавшийся патологической жестокостью, вызывал всеобщую ненависть в дивизии, за что был прозван «Макаркой-душегубом».

Вообще репрессивные меры, практиковавшиеся унгерновской контрразведкой в Урге против любого, заподозренного в большевизме, ничем не отличались в лучшую сторону от зверских методов работы самих большевистских ЧК на территории России во время всей Гражданской войны. У барона Унгерна с большевиками вообще было довольно много общего: та же нелюбовь к богатым, то же презрение к частной собственности и та же ставка на беспощадный террор.

Понимая, что в Монголии мало кто считает его желанным гостем и что руководство страны постоянно оглядывается в сторону большевиков (в 1921 году уже было понятно, что Белое дело в России проиграно и что Урге надо начинать строить отношения с большевистской Россией), барон Унгерн пытался завязать связи с китайскими генералами-монархистами, дабы с помощью их войск реставрировать династию Цин.

Однако, вопреки ожиданиям Унгерна, китайцы не спешили ни реставрировать династию, ни реализовывать план Унгерна — и барону не осталось другого выхода (разве что ещё был вариант уйти в Маньчжурию и там разоружиться — это спасло бы многие тысячи жизней, но было бы капитуляцией), кроме как двинуться в советское Забайкалье, ибо монголы, в свою очередь, видя, что Унгерн уже не собирается более воевать с Китаем, уже начали менять своё отношение к Азиатской дивизии. К скорейшему уходу из Монголии барона Унгерна подталкивало и предстоящее в весьма скором времени окончание захваченных им в Урге запасов.

При этом Унгерн знал о восстаниях в Кронштадте, Западной Сибири и Тамбовщине и имел проверенную информацию о готовящихся восстаниях против советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке, что подтверждается словами из изданного накануне Северного похода Приказа № 15: "Сомнений нет в успехе, так как он основан на строго продуманном и широком политическом плане..."

Непосредственно перед походом Унгерн предпринял попытку связаться с белым Приморьем. Он писал генералу В. М. Молчанову, однако тот не ответил барону.

21 мая 1921 года генерал-лейтенант Унгерн издал приказ № 15 «русским отрядам на территории Советской Сибири», которым объявил о начале похода на советскую территорию. Писал приказ известный польско-русский журналист и писатель Фердинанд Оссендовский. В приказе говорилось:

" …в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно — законный хозяин Земли Русской Император Всероссийский Михаил Александрович… В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна — смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились. Нет «правды и милости». Теперь должны существовать «правда и безжалостная суровость». Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем…"

Цель похода барона Унгерна в Советскую Россию лежала в контексте возрождения империи Чингисхана: Россия должна была единодушно восстать, а Срединная империя должна была ей помочь изжить революцию. Знак свастики чернел на форме многих бойцов Азиатской дивизии Унгерна. Но на главном дивизионном знамени барон приказал изобразить царского орла, букву М и цифру II. Это означало, что в России унгерновцы должны были возвести на трон Михаила II. Принято считать, что в Монголии до барона Унгерна не дошла весть о тайном убийстве в Перми большевиками в начале 1918 года великого князя Михаила Александровича Романова, младшего брата Николая II. Однако если бы эта трагическая весть стала достоверно известна в Урге, вряд ли бы она как-то всерьез перевернула мистические замыслы восстановителя мировых монархий. Унгерн давно жил в замкнутом мире своих миссионерских иллюзий и никогда не считался с реальной политикой. Даже А. И. Деникин не ставил в лоб задачу восстановить во всем былом величии династию Романовых, выдвигая куда более трезвый, прагматичный и осторожный лозунг: «Россия будет великой, единой и неделимой». Атаман Григорий Семенов вообще вынашивал скромный по масштабам и почти провинциальный план создания особого казацкого государства на забайкальских и монгольских землях. Унгерн никогда не был прагматиком. «Самое наивысшее воплощение царизма, - писал он, - это соединение божества с человеческой властью, как был богдыхан в Китае, богдо-хан в Халхе (Северная Монголия в отличие от Внутренней Монголии, которая на правах провинции входит в современный Китай) и в старые времена русские цари». Даже образ вполне земного великого князя Михаила Александровича слился в его окутанном мистическими туманами сознании с библейским Михаилом, о котором пророчествовал в Ветхом Завете Даниил. В Новониколаевске уже осужденный на расстрел барон признался: «Моя идея – создать кочевую монархию от Китая до Каспийского моря. Я за монархию. Без послушания нельзя. Николай I, Павел I – идеал всякого монархиста. Нужно жить и управлять так, как они управляли. Палка прежде всего. Народ стал дрянной, измельчал физически и нравственно. Ему палку надо. Вообще белые никуда не годятся. Я за желтых. Желтые, несомненно, победят. У меня жена китаянка. Я за желтых».

 Его женитьба в августе 1919 года в Харбине на маньчжурке, в которой якобы текла «династическая кровь» цинских монархов, была еще одной политической авантюрой барона, не имевшей никакого практического смысла. Такой же, как идея создания в Забайкалье среди русских и бурятских казаков ордена военных буддистов, члены которого помимо прочего должны были давать обет безбрачия. Трудно представить себе Колчака или Врангеля, носящихся с проектом восстановления маньчжурской империи Цин. Унгерн не просто был патологически болен этим замыслом, но и всерьез пытался соблазнить им тех, для кого цины всегда были самыми заклятыми врагами. Например, тибетского далай-ламу XIII. Именно в пору правления династии Цин китайцы прибрали Тибет к своим рукам. Далай-лама XIII в свое время был объявлен ими простолюдином, бежал в начале 1910 года в Индию, а вернулся на родину только после краха цинской империи. Тем не менее, Унгерн хотел и его приобщить к своим монархическим фантазиям. В ламаизме его магически притягивало именно то, что сохранилось в этой «желтой вере» от добуддийских шаманских обрядов. В частности, мистерия цам, зародившаяся еще в бронзовом веке, культ гневных «защитников закона» докшитов с их устрашающими каннибальскими атрибутами – диадемами из человеческих черепов, плащами из свежесодранной человеческой кожи, бусами из человеческих костей. Главный докшит – владыка ада Чойджал – был порождением шаманских мистерий тибетской религии бон, которая долгое время сосуществовала в Тибете с кротким буддийским учением, где свято соблюдался принцип ахимсы – не причинении вреда живому. Принцип ахимсы Унгерн оставил толстовцам, а сам искал свои кровавые истины среди докшитов. Некоторые монголы видели в нем воплощение одного из них – бога войны Джамсарана.

Действительность поразила барона несоответствием его ожиданиям. Вместо сотен белоповстанцев его силы пополнились на территории России в лучшем случае десятками, в основном из мобилизованных и пленных. Ко времени вторжения Азиатской дивизии в Россию большевики уже дали немного вздохнуть крестьянству: была отменена продразвёрстка, заменённая твёрдым продналогом, и началась НЭП, значительно приглушившая недовольство крестьян. А одно из самых крупных крестьянских восстаний — Тамбовское — было уже подавлено большевиками. В результате массовой поддержки Унгерну получить не удалось, что и послужило основной причиной неудачи Северного похода Азиатской дивизии. Да и сами монголы, готовые воевать с бароном Унгерном против китайцев, совершенно не были заинтересованы в походе против Советской России. Немаловажным фактором, сказавшимся на результате последнего похода Унгерна, стало и то, что теперь вместо дезорганизованных красных партизан Унгерну пришлось сражаться с многочисленными, хорошо вооружёнными войсками ДВР и 5-й советской армии. На фоне отсутствия ожидавшихся пополнений, подавляющий численный перевес красных войск, задействованных против наступавшей Азиатской дивизии, это обстоятельство серьёзно осложняло задачу барона.

Унгерн планировал своим ударом перерезать Транссиб, взорвав тоннели на самом уязвимом - прибайкальском - участке магистрали. Реализация этого плана могла привести к прекращению сообщения Дальнего Востока с остальной большевистской Россией и существенно бы облегчила положение белых частей в Приморье.

В конце мая 1921 года Азиатская дивизия направилась к границе Советской России. Перед походом барон Унгерн собрал наибольшие силы, какими он когда-либо располагал.

В это время советские войска предприняли в свою очередь поход на Ургу и, легко сбив заслоны Унгерна близ города, 6 июля 1921 года вошли в столицу Монголии без боя — барон недооценил силы красных, которых хватило и для отражения вторжения Азиатской дивизии в Сибирь, и для одновременной отправки войск в Монголию.

Унгерн, дав небольшой отдых своей бригаде на реке Иро, повел её на соединение с другой бригадой своей дивизии, которая даже пополнилась пленными красноармейцами. Соединение бригад произошло 8 июля 1921 года на берегах Селенги. А 18 июля Азиатская дивизия уже двинулась в свой новый и последний поход — на Мысовск и Верхнеудинск, взяв которые, барон получил бы возможность выполнить-таки одну из своих главных задач — перерезать Транссиб.

Силы Азиатской дивизии к моменту выступления во 2-й поход составляли 3250 бойцов при 6 орудиях и 36 пулемётах.

1 августа 1921 года барон Унгерн одержал крупную победу у Гусиноозёрского дацана, взяв в плен 300 красноармейцев (треть из которых Унгерн расстрелял в случайном порядке, определяя «по глазам», кто из них сочувствует большевикам), 2 орудия, 6 пулемётов и 500 винтовок, однако во время боя при Новодмитриевке 4 августа первоначальный успех унгерновцев был сведён на нет подошедшим к красным отрядом броневиков, с которым не смогла справиться артиллерия Азиатской дивизии.

Последний бой Азиатской дивизии имел место 12 августа 1921 года у станицы Атаман-Никольской, когда большевикам были нанесены значительные потери артиллерией и пулемётными частями барона Унгерна — из 2000 человек отряда красных ушло тогда не более 600 человек.

После этого барон решил отступить обратно в Монголию, чтобы впоследствии с новыми силами атаковать Урянхайский край.

Но замысел барона, в соответствии с которым дивизия должна была направляться в Урянхай на зимовку, не получил поддержки у чинов дивизии: солдаты и офицеры были уверены, что этот план обрекает их на гибель. Как следствие, в обеих бригадах возник заговор против барона Унгерна, причём в защиту командира не выступил никто: ни из офицеров, ни из казаков.

16 августа 1921 года командир 2-й бригады генерал Резухин отказался вести бригаду в Маньчжурию и из-за этого погиб от рук своих подчинённых. А в ночь с 18 на 19 августа заговорщики провели обстрел палатки самого генерала барона Унгерна, однако последний к этому времени успел скрыться в направлении расположения монгольского дивизиона (командующий князь Сундуй-гун). Заговорщики расправились с несколькими близкими к Унгерну палачами, после чего обе взбунтовавшиеся бригады ушли в восточном направлении, дабы через территорию Монголии добраться до Маньчжурии, а оттуда — в Приморье — к атаману Семёнову.

Барон остался с  монгольским дивизионом, который, в конце концов, его арестовал (в ночь на 22 августа 1921 года) и выдал красному добровольческому партизанскому отряду, которым командовал бывший штабс-капитан, кавалер полного банта солдатских Георгиев П. Е. Щетинкин. Показательно, что арестовали Унгерна «белые монголы» из отряда Сундуй-гуна.

Версий пленения генерала барона Р. Ф. Унгерна историки называют несколько:
- заговорщики захватили барона и выдали его красным,
- заговорщики захватили барона, но, не выдавая красным, намеревались судить его,
- заговорщики захватили Унгерна и бросили на произвол судьбы, а «спас» его разъезд красных разведчиков.

В последнее время все чаще высказывается версия том, что причиной ареста барона монголами послужило стремление последних вернуться домой, их нежелание воевать за пределами своей страны. Командующий дивизионом пытался ценой головы барона Унгерна заслужить себе лично прощение у красных. Подтверждением этому может  служить то, что Сундуй-гун, и его люди после выдачи Унгерна были отпущены большевиками обратно в Монголию.

Барон был потрясён предательством и откровенно признается позже на допросе: "Разложения своих войск и заговора против себя и Резухина совершенно не ожидал."

26 августа 1921 года Ленин передал по телефону своё мнение о деле барона, ставшее руководством к проведению всего процесса: "Советую обратить на это дело побольше внимания, добиться проверки солидности обвинения, и в случае если доказанность полнейшая, в чём, по-видимому, нельзя сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять."

15 сентября 1921 года в Новониколаевске в здании Новониколаевского театра состоялся открытый показательный процесс над Унгерном. Главным обвинителем на процессе был назначен Е. М. Ярославский. Всё дело заняло 5 часов 20 минут. Унгерну предъявили обвинение по трём пунктам: во-первых, действия в интересах Японии, что выразилось в планах создания «центральноазиатского государства»; во-вторых, вооружённая борьба против советской власти с целью реставрации династии Романовых; в-третьих, террор и зверства. Барон Унгерн во время всего суда и следствия держал себя с большим достоинством и всё время подчёркивал своё отрицательное отношение к большевизму и большевикам. На суде Унгерн своей вины не признал и не высказал ни малейшего раскаяния.

Несмотря на официальную амнистию и отмену большевиками смертной казни для «белогвардейцев», барона приговорили к расстрелу по приговору Чрезвычайного ревтрибунала и казнили в тот же день.

Перед казнью Унгерн сгрыз свой Георгиевский крест, чтобы он не достался красным.

Богдо-гэгэн после получения известия о казни Унгерна повелел служить молебны о нём во всех дацанах и храмах Монголии.

***

Барон Унгерн оставил в истории значительный след, пусть и не такой, какой надеялся: именно благодаря барону с его полным пренебрежением к опасности, смогшему увлечь в казавшийся современникам безумным поход на Ургу горстку солдат, сегодняшняя Монголия является независимым от Китая государством.

Джа-лама пережил Унгерна на два года, был вытеснен большевиками и красными монголами в Южные Гоби, где и нашел свою смерть от большевистской пули в 1923 году. Какое-то время в Монголии у него был весьма опасный конкурент – еще один «северный спаситель» монгол, воплощение Амурсаны, «славный и непобедимый воин» Хас-Батор, сражавшийся под красными знаменами с черной свастикой бок о бок с русскими большевиками. Он был таким же скверным воплощением Амурсаны, как и Джа-лама: в 1921 году белогвардейцы отряда Кайгородова, союзника Унгерна, отрубили ему голову. После убийства Джа-ламы его труп был сожжён, а предварительно отрезанную от тела голову увезли сначала в Улясутай, где некоторое время демонстрировали народу в подтверждение его смерти, а затем в ёмкости с водкой переправили в Ургу. Из-за использования в процессе мумификации соли, выступившей на коже, её прозвали "Белой головой" (монг. Цагаан толгой). Из Урги голову вывез в 1925 г. советский монголовед Казакевич, поместил в стеклянный сосуд с формалином и переправил диппочтой в Ленинград, в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру), где с головы удалили мягкие ткани и поместили как экспонат № 3394 ("Череп монгола") в фонды, где она и хранится до настоящего времени.

Помимо лежащих на поверхности политических причин акции с демонстрацией головы, верояно, имелись и другие причины для её сохрания. Так, Н.К. Рерих сообщает, что в Тибете высшей мерой наказания для самых страшных преступников было "лишение перевоплощения" (т.е. оставление сознания умершего в бардо) посредством сохранения головы покойника от гниения или уничтожения. Однако, даже такие меры не предотвратили распространение слухов о гневе мёртвого Джа-ламы: скоропостижная смерть вождя монгольских коммунистов Сухэ-Батора 22 февраля 1923 г. связывалась с недавним прибытием в монгольскую столицу этой "Белой головы". Восток. как говорится, дело тонкое...

Красные знамена с черными свастиками больше не использовались в качестве боевых стягов революционными монголами. Отныне свастику, древний буддийский символ вечного круговорота, надолго приспособили для своих полубредовых нужд идеологи европейского фашизма, помешанные на восточной мистике. В Маньчжурии в 1930-е годы русские фашисты Константина Родзаевского сделали свастику эмблемой своей партии. Впрочем, русские поклонники германских нацистов явно не понимали сути гитлеровской расовой доктрины, согласно которой славяне были Untermenschen, т.е. «недочеловеки», которые недостойны интеллектуально приобщаться к «чистому и высокому учению национал-социализма».

В 1925 году в Риге вышла книга  Фердинанда Оссендовского "И люди, и звери, и боги", рассказывающая о событиях двадцатых годов на Востоке. В этой книге, принесшей автору всемирную известность, очень много говорилось и о походах барона Унгерна. При этом скептичный и язвительный Оссендовский (его книга о Ленине, вышелшая в 1930 году, вызвала огромный гнев большевиков именно этими чертами изложения) с полной верой описывает там, как барон Унгерн принимал участие в шаманских мистериях, разговаривал с духами предков и спускался в ад.

Сам Оссендовский был последовательным антикоммунистом и антифашистом, участвовавшим в конце жизни в польском сопротивлении, однако идеологи третьего Рейха приспособили его страницы, рассказывающие о бароне Унгерне и мистических тибетских и буддистстких обрядах, для своих нужд. По ее мотивам была создана пьеса о потомке тевтонских крестоносцев и хозяине державы Чингисхана, долгие годы не сходившая с подмостков немецких театров.

Ну а в Советском Союзе имя барона Унгерна было прочно забыто, он оставался в памяти как безымянный "черный барон" из знаменитой песни... Однако в конце девяностых одновременно два писателя - Виктор Пелевин и Леонид Юзефович - вернули в культурный обиход эту по-своему трагическую и несомненно интересную историческую фигуру.

В 1935 году в харбинском журнале «Луч Азии» в нескольких номерах печаталась статья о легендарном бароне, в которой отразился неумирающий миф об Унгерне: «В Маньчжурии, среди сподвижников и друзей барона, и теперь еще не заглохли рассказы о том, что в Верхнеудинске и Иркутске, под именем барона Унгерна, в клетке привезен был не подлинный барон, а лишь лицо, похожее на него. <…> Каждому, знавшему барона и верящему, что он жив, Роман Федорович может представиться лишь в образе монаха одной из горных тибетских обителей, где он ищет нирваны для своей мятущейся средневековой души, или же выжидает благоприятного момента к тому, чтобы снова поднять священное желтое знамя со знаком Чингисхана...»